История от матери всея Зверей Евгении Тимоновой о том, как мы сняли 10 программ в Кении за 20 дней: «4 года назад попала в Кению — и влюбилась. А потом все пыталась и никак не могла до нее добраться. Даже билеты два раза покупала — и сдавала. Уже думала, не судьба. А Кения, оказывается, ждала, когда у меня поездка сложится не как-то там, а идеально. И вот, дождалась. Взяли с режиссером Serge Fenenko кэноны свои и упилили на 10 дней в прайвит сафари по главным нацпаркам, и потом еще на 10 дней на океан. Снимать Зверей и для общего развития. Режиссер вообще-то где только ни был, но в черной Африке первый раз. И я, если по большому, то в первый. Так что, конечно, насмотрелись».
Найроби
Прилетаем в Кению — а там Найроби. Найроби знаменит тем, что делать в нем совершенно нечего. Разве что сходить в пригородный нацпарчок покормить жирафа и потрепать носорога за холку. Отель Буш энд кэмп, где мы отвисали свои первые адаптивные сутки и ждали сафарийник, как раз рядом с этим нацпарком, так что сходили, покормили, потрепали. Хороший жираф, хороший носорог, что. Но больше — решительно нечего. Ну, можно еще в пробке постоять. По возможности старайтесь избегать Найроби.
Хашим
А утром приехал сафарийный минибас с гид-драйвером Хашимом за штурвалом и повез нас на север в первый нацпарк, в Самбуру. Сам Хашим из Момбасы, с океана. Моторный такой. Все повторяет по три раза: «В Самбуру приедем в два часа. В два часа. В Самбуру мы приедем в два часа. И будет ланч. Ланч. Ланч». Мне нормально, потому что кенийский английский я иногда вот как раз только с третьего раза. А режиссер поначалу очень страдал. Но потом привык и даже втянулся. И под конец мы уже сами за Хашимом повторяли:
Х: — До Малинди осталось 60 километров.
С: — 60 километров.
Ж: — 60 километров. Что-то много.
С: — 60 километров много, да.
Х: — Зато 60 километров — и Малинди!
В общем, хороший оказался мужик Хашим. Водил хорошо, помогал в съемочных исканиях как локейшн-скаут, отмазывал от рейнджеров (туристам без спецлицензии нельзя выходить из машины на территории нацпарка, потому что типа опасно, но нам было надо, не взирая), и вообще был молоток. И, главное, говорил с каждым днем все меньше, так что под конец даже совсем и не надоел. Для платного друга на десять дней это качество — бесценно.
Самбуру
Едем на север от Найроби, мимо белого клыка горы Кения (- Видите, наверху снег! Снег! — Хашим, а ты когда-нибудь трогал снег? — Неет… Нет. Нет, никогда!) в сторону эфиопской и суданской границ. Сухо, пыльно, пустынно, народ живет бедный и не особо благостный. Если остановиться, машину облепляют худые граждане с бегающими глазами и суют в окна бисерные браслеты, одновременно очень жалостно и очень агрессивно. Поодаль машут дети, и взгляд у них совсем не детский. В Кении дети везде машут, но везде как-то весело и просто так. А тут — нет. — Сомалиан пипл, сомалиан — то ли объясняет, то ли извиняется Хашим.
Оторвавшись от кенийских сомалийцев, сворачиваем с трассы, пылим по грунтовке — и въезжаем в наш первый нацпарк. Вот, кажется, ворота посреди полупустыни, ну что за ними может измениться. А вот поди ж ты. Всё. За воротами Самбуру начинается то, что мы читали и смотрели про Африку, чтобы начать о ней мечтать. Желто-оранжевая саванна, зеленый буш, черные зонтичные акации, голубоватые горы на горизонте. Жираф стоит прямо вот он. Смотрит. Страус тоже вот он. Это, говорит Хашим, сомалиан острич. — Видите, ноги и шея черные. Если африканский страус, то ноги и шея розовые. А этот — сомалиан.
Сомалиан страус, в отличие от сомалиан пипл, выглядит абсолютно довольным жизнью. В кустах прядают ушами нежнейшей красоты газели с длинными шеями и глазами. — Газель Гранта! — ору я радостно. — Неет, это джеренук, жираф-газель: у нее шея почти как у жирафа, и она встает на задние ноги и ест верхние ветки, как жираф, поэтому жираф-газель. Аа, джеренук, джеренук, так вот он какой! Под кустами ходят крошечные дик-дики, самая маленькая африканская антилопа. Вечное Бэмби. С ними все просто. Но дальше стоят еще какие-то прелести с рогами. — Газель Томпсона! — Хер там, мэм, говорит жестокий Хашим, это как раз газель Гранта. У газели Томпсона — полосочка вот тут. Мне стыдно, но не настолько, чтобы при виде очередной козули не начать: — А это газе… — Это антилопа импала. Импала. У нее рога вот такие. У газелей не такие, нет, нет. А это антилопа орикс.
В голове уже страшная каша из антилоп и газелей, но это пройдет. Едем в самый дальний отшиб Самбуру, и восторг что-то все растет и растет. Долина реки. Чистое Лимпопо. Веселые ветвистые пальмы, огненная пойма в зеленой опушке. Посреди отмели стоит марабу и лежит крокодил. И бегемоты в речке как кабачки, говорящие Хо-хо-хо. А потом раз — и прямо на дороге валяется хорошая годная львица. А в кустах поодаль еще парочка, самка с молодым безусым самцом. В Самбуру львов мало, но все же нашлись, чтобы нас встретить. Лежат, жмурятся и так им хорошо. Хашим троекратно шепчет: «У них медовый месяц» и «Вот вы везучие!». Везучие мы, а медовый месяц у них. ОК.
А потом доехали до нашего лоджа. На берегу речки с бегемотами, у самого подножья сиреневых гор. И это был контрольный в голову. Ин зе мидл оф ноувеар стоит такой Хилтон имени Ливингстона. Маленькие, но пятизвездочные бунгало, лиловый негр вам подает манто, у бассейна чинно играют верветки. Я слышала, что в хороших кенийских лоджах совсем охренели, но все равно не была готова. Даже режиссер, который везде был, не был готов, поэтому ходил и извинялся: ну это уже, конечно, лишнее… И, главное, кроме нас — никого. Только на обеде появилось семейство датчан и тут же снова исчезло. А после обеда, такого же неприлично охренительного, как и все тут остальное, мы поехали на вечерний геймдрайв. И на нем все было так, что Serge в какой-то момент сказал: — Мне кажется, лучше уже не будет.
И две меня вещи поразили. Как можно в одну фразу вместить весь отпущенный человеку запас восторга и пессимизма одновременно. И — в первый раз в Африке, в первый день первого сафари, откуда он это знал. Лучше, чем в Самбуру, и правда не было нигде.
Грант, Томпсон, Ханютин
В Кении есть газели Гранта и газели Томпсона. Гранта побольше и посолиднее. А Томпсона — совсем мелочь, которую жрут даже шакалы. Меньше газели Томпсона только антилопа дикдик, но это вообще какой-то тойтерьер. Еще в Кении есть водопад Томпсона. Хашим завез нас туда по дороге на Накуру. Среди кенийцев существует поверье, что белые обожают водопады. Вот просто хлебом не корми, а привези на водопад и дай заплатить за огороженное место, откуда надо смотреть. Ну мы что, вежливо дошли до водопада Томпсона. А он — как одноименная газель. Смотреть не на что, есть нечего. И тут режиссер не выдержал: — А кто вообще такой этот goddamned Томпсон?
Решили, что наверняка какой-то неудачник, всю жизнь завидовавший Гранту, а Ливингстона так просто ненавидевший. Кто такой Ливингстон, знает каждая собака. Кто такой Грант не каждая, но у него такие солидные газели, что вопросов к нему не возникает. А я, я, английский геолог, избороздил всю восточную Африку и открыл озеро Баринго, чтобы моим именем назвали децельную газельку и детский водопад, и потом всякие голландские хлыщи спрашивали «А кто вообще такой этот goddamned Томпсон?» Ярость, ярость.
А еще в Кении, в заповеднике Масаи-мара, есть прекрасные антилопы топи. Они какого-то фантастического цвета: бронзового с переливами и градиентами в серый и почти черный, а на ногах у них графитные бриджи. Причем все это блестит и отражает свет, так что окраска топи меняется в зависимости от освещения. Днем они почти серебристые, а утром и вечером темные, с подкрученным контрастом и сатурейшном. Офигенный колер, и при этом какой-то знакомый. И тут нас осенило: — Они же цвета пашиного моджо! Пашин моджо — это Mojo-effect мага&волшебника Паши Ханютина, которым он на цветокоррекции загоняет сборную солянку из материалов Зверей в единую благородную бронзу. Получается оч круто. Ну, по крайней мере, Паше нравится, мне нравится, а Serge посчитал, что нас больше, и смирился.
Так вот, топи. Они красавцы и знают об этом. Так что очень любят так вот эффффектно встать на какой-нибудь постамент посреди саванны и стоять в лучах рассвета, заката или что там. Или вдруг как ломануться в одиночку в галоп поперек чиста поля, прямо сквозь стада газелей Томпсона и Гранта. Летит такой весь, голова поднята гордо как у римлянина, мышцы играют бронзой. Гербовой орел. Заставка кинокомпании.
И вот что оказалось. Топи вроде совсем простое название, а хрен вспомнишь, если срочно. Лезут всякие тофу, того, тори. — О, о, снимай этого, этого… Хашим, как его?.. Так что стали звать топи антилопой Моджо. А потом и просто козлом Ханютина. А позже в заповеднике Цаво-вест мы обнаружили бронзово-графитных слонов Ханютина и бронзово-графитную скалу Ханютина. Чем, наверное, окончательно унизили бедного Томпсона. «Да кто черт возьми такой этот Ханютин! Он даже в Африке не был!».
Лев, животное-мудак
«Лев, животное-мудак» на YouTube перевалил за сто тысяч просмотров. Теперь он официально вирусное видео. И в связи с торжествами по этому поводу мы с режиссером решили сделать шокирующее признание. В общем, как бы это сказать…
В заповеднике Масаи-Мара мы подъехали ко льву, чтобы исполнить заявки возмущенных телезрителей «Сказали бы они ему это в лицо!». Сказали. А он так на нас посмотрел. Так, знаете… Не как мудак. Не как царь. А так, что на душе сразу стало тепло и лениво, захотелось спрыгнуть с сафарийника, растянуться рядом на травке, и чтобы всё-всё-всё в тебе говорило: — Да, чувак, ты совершенно прав. Только это и важно. Остальное — полная ерунда
И все остальное время в Кении мы учились у льва жить. Не в смысле 40 раз в день и рычать по периметру, а в смысле помнить, что самое благородное занятие в жизни — это отсутствие всякого занятия. Dolce far niente. Ближе всего к постижению Дао Лео я подошла в лодже Цаво-веста, съев в обед 30 кг мангового мусса, после чего все мои желания, стремления и чаяния свелись к одному — лежать в тенечке пузом кверху. И пусть вокруг кольцом стоят сафарийники, и незнакомые люди кричат из них «Тимонова — животное-мудак!» — я буду только жмуриться и говорить «Аауууммм». И мысленно отгонять хвостом мух.
И режиссер тоже, как только видел, что в данный момент снимать нечего, тут же давал Льва: падал на спину и лежал, где упал, пока снова не появлялось, что снимать. И это были лучшие моменты во всей Африке. В общем, официально заявляем: лев — не мудак. Парень просто умеет дзен.
Африканские слоны — не индийские. Им на шею не сядешь
Африканский слон велик, горд и органически не приемлет никакой работы на человека. В этом его главное отличие от коллаборационистских индийских слонов. Первых незалежных слонов мы увидели в Самбуру на другом берегу тамошней Лимпопо. — Вон видите там, сказал Хашим в бинокль, блестит в кустах? Это слон вышел из реки, у него мокрая спина, поэтому блестит! Примерно в полукилометре от нас в буше действительно блестела мокрая спина настоящего дикого слона. Самого слона было не видно, но много ли нам в первый раз надо было для счастья.
Следующий слон был уже целиком. Он стоял на поляне буквально в десятке метров от нас и ел куст. Ел-ел — и вдруг ни с того, ни с сего изобразил между ног такую елду, что уберите ваших детей от наших экранов. Режиссер говорит: — Похоже, он рад тебя видеть. Но судя по размеру радости, он был рад видеть наш минибас.
А потом мы въехали прямо в стадо слоних со слонятами и тут уже застряли надолго. Полчаса точно простояли. Полчаса, если мерить в чистом восторге, это очень много. У африканских слонов матриархат, стадом заправляет старшая слониха. В этом стаде ее было легко узнать по здоровенному ошейнику типа ярмо. — Это GPS, объясняет Хашим, GPS. А под ногами GPS-слонихи прячется крошечный слоненок. Совсем малышок, меньше месяца. Хобот коротенький, уши как бабочкины крылья. Никогда не думала, что я могу выть от умиления. Оказывается, могу. Слонихи сначала сгрудились и спрятали мелкого от нас. Встали так вот стеной и смотрят строго. А потом убедились, что опасность мы представляем только для самих себя в плане как бы не тронуться от впечатлений — и стали пастись спокойно. Я вылезла на крышу фотографировать, а режиссер стал про это снимать документальный фильм «Моя жизнь среди слонов: день первый».
Всего слонов было человек 12, и на нас они в общем-то плевали. Но один любопытный младшеклассник пришел знакомиться. Подошел вплотную, протянул мне хобот, помахал ушами. А потом мама сказала обедать, и он пошел обедать. Я все думала, как же они молоко сосут, хобот же. Оказывается, вот как. Хобот кверху как носик чайника — и вперед.
В общем, еле уехали от них. Но все-таки уехали. И тогда слоны пришли к нам сами, ночью. После ужина мы бродили от фонаря к фонарю по территории лоджа и смотрели, что дают. Давали там богато. Бабочки, жабы, гекконы, пауки, палочники, медведки, богомолы. И тут совсем близко как что-то зарычит! Ну как, что-то. Лев, собственно. Очень громко и очень страшно. Совершенно жуткий леденящий звук. Поседеть можно с непривычки. И понимаешь, что не по твою душу, а если и про твою, то лодж обнесен проволокой под током, так что, — но тем не менее. Такой первобытный ужас, что нам пришлось сильно взять себя в руки, чтобы бросить своих сикарашек и бежать к забору смотреть, чо там. Но пока добежали, по дороге отбиваясь от кинувшегося нас охранять работника лоджа, силы по ту сторону проволоки сменились. Вместо рычания начался утробный трубеж и мы увидели только огромных темных слонов, а льва никакого уже не было. Что и не удивительно: сколько ни рычи, а слоны все равно больше. Особенно ночью, когда они больше раза в два. Мы простояли еще посмотрели на них, и пошли дальше пасти богомолов.
В каждом нацпарке слоны разные. В Самбуру они близкие, душевные и семейные. В гигантском Масаи-Мара, который как две капли похож на среднерусскую возвышенность в районе Рязани, они далекие и необщительные. Выпуск про слонов и их семейные закидоны мы снимали именно там — и умучались. Только найдешь пейзаж со слонами, только камеры установишь и меня поставишь, чтоб на фоне — а на фоне уже нет никого. Ушли. Хашииим, летс мув э литл бит!.. Ужасные слоны в Масаи-Мара, невозможно работать.
Зато в Амбосели, главном слоновом заповеднике Кении, они опять замечательные. Во-первых, их там примерно миллион. То, что в Самбуру казалось нам большой семьей, в Амбосели вообще ни о чем. Там слонов считают десятками, как яйца. Во-вторых, они там очень красиво расставлены. Например, на фоне Килиманджаро. Килиманджаро сама по себе редкостная красота, а уж со слонами вообще не передать. Или разложены в огромном болоте в центре Амбосели. Огромная изумрудная поляна, и прямо из нее торчат черные слоновьи спины. Или вот на фоне пыльных торнадо, которые бродят по полупустынной части Амбосели. Или когда переходят дорогу прямо перед машиной. Стоишь и стоишь, а они все идут и идут. Самки с малышами, самцы с лицами «Я тут так, просто, не подумайте чего, барышни». И это так прекрасно и удивительно, что как не дергать Serge каждые 15 минут: — Сними слонов, а, ну сними слонов… Что значит, куда нам столько? Что значит, куда?!
Не смотря на то, что Амбосели самый популярный нацпарк в Африке, мне там очень понравилось. Народу, конечно, многовато, но слонов все равно больше. И при всем при этом в Самбуру, Масаи и Амбосели были обыкновенные слоны. Удивительные, но обыкновенные. Но Хашим всю дорогу говорил нам: — А вот в Цаво-вест живут красные слоны. Очень большие и очень красные. Они совсем другие. Совсем.
И дальше мы поехали в Цаво-вест. К большим красным слонам.
Очень красивый источник, очень красивый
Что в Кении особенно поражает, так это скорость полной перезагрузки пейзажа. Едешь по плоской полупустыне, отвернулся на минуту — хоп, уже едешь по холмистому бушу. Сходил на заднее сиденье за водой — а вокруг уже до горизонта черное голое поле лавы. Полез за камерой пофотать черную лаву — а она уже красные горы и зеленый лес. Вот в таком калейдоскопе мы ехали из Амбосели в последний нацпарк из списка, Цаво-вест.
И вдруг на подъездах к Цаво Хашим высадил нас у какой-то выложенной плиткой тропы в лес и мягко, но твердо сказал: — Там очень красивый источник, очень красивый, идите сходите. И табличка у тропы тоже говорила, что там очень, очень красивый источник. И какие-то еще негры сидели с лицами, на которых было явственно написано, что старожилы не припомнят такого красивого источника, идите, что смотрите. Мы же еще не забыли водопад Томпсона, так что не питали никаких иллюзий по поводу предлагаемой красоты. Известно же, что на любой источник белый турист ломится с энтузиазмом неделю не пившего гну. Но уже так засиделись в минибасе, что пошли бы даже по центральному проспекту Найроби, лишь бы пешком. И пошли.
Источник оказался началом забыла название реки, спускавшейся с ледника Килиманджаро. Среди зарослей папируса каскадами бурлит и шумит не по-африкански прозрачная и прохладная (я не трогала, но выглядит прохладной) вода. В ней — большие сизо-голубые рыбы. Над ней — цветущие кусты с миллиардом бабочек. Высоченные деревья, свисающие лианы. Ящерицы лежат на солнце, яркие и много, как витрина с бижутерией. И такая прямо действительно красота, вообще. И указатель дальше по тропинке стоит — Tank. Пошли в танк.
По дороге горная речка как тут водится внезапно превратилась в небольшое озеро, и вот как раз на нем — танк. К нему ведет романтического вида деревянный мостик, а сам танк представляет собой утопленную железную цистерну с иллюминаторами. Мимо иллюминаторов плавают те же голубые рыбы, но из-под воды они серебристые. Сама вода чистая и прозрачная, как морская. А с мостков открывается такой открыточный вид, что историю любви надо снимать тут и нигде иначе, давай Хашима попросим, чтобы он нас сюда завтра привез, а то сегодня ничо не дописано еще. История любви это новый сценарий о паразитах. И нам для него обязательно нужен пресный африканский водоем. И лучше чем этот, мне кажется, уже не будет.
За обсуждением вдруг свалившегося на нас счастья дошли до обещанного указателями третьего пойнта, где озеро внезапно снова становилось речкой, и эта новая речка уже текла широко и спокойно. Вышли к нему на звуке Хохохо, который в Африке обозначает бегемота. Бегемот опять же лежал посреди полной красоты. Но Serge вдруг стал тыкать пальцем куда-то в сторону, где нависали кусты, а под водой лежали ну в общем тоже симпатичные бывшие деревья. И вдруг одно из них поплыло и оказалось крокодилом такого размера, который уже позволяет идти в людоеды. Крокодил с мезозойским величием проплыл мимо нас к вытекающему из озера небольшому каскаду, лег под ним и открыл пасть. И вот так и лежал, полоща свою оральную гигиену, пока мы ахали, охали, снимали его и строили планы, как продадим материалы в National Geographic, потому что они наверняка такого тоже никогда не видели.
В общем, прискакали к басу окрыленные, как миллиард бабочек: Да да да, это очень красивый источник, очень красивый, а можем мы приехать сюда завтра? Джаст фор шутинг?..
В итоге сняли историю любви в другом хорошем месте, в манграх Ватаму. Потому что Хашим как река, никогда не возвращается туда, где уже был. Только вперед, к океану.
Всё как у зверей 